История чтения - Страница 71

Найти множество сказок, которых никогда раньше не читал. Или найти второй том книги, первый том которой тебе очень понравился. Но бывают и разочарования.

Все мы читаем письма, а ведь какая это чудесная вещь! Когда кто-то уезжает в далекую провинцию, а ты волнуешься за него, и потом вдруг приходит письмо, ты чувствуешь себя так, словно оказался рядом с ним. И большое утешение выразить свои чувства в письме — даже если знаешь, что оно еще не скоро прибудет.

Как и «Повесть о Гэндзи», «Записки у изголовья», с их парадоксальным восхищением императорской властью и презрением к обычаям мужчин, придает особую ценность вынужденному безделью и размещает домашнюю жизнь женщины на том же самом литературном уровне, где у мужчин находится эпический жанр. Однако госпожа Мурасаки, с точки зрения которой женские повести следовало являть миру в рамках мужских эпопей, а не в тюрьме бумажных стен, считала произведения Сэй Сёнагон «полными несовершенства»: «Она одаренная женщина, в этом нет сомнений. Однако если человек даже в самых неподходящих обстоятельствах дает волю эмоциям, если он обязательно пробует на вкус любую интересную вещь, которая ему попадется, люди будут считать такого человека легкомысленным. А что хорошего может ожидать легкомысленную женщину?»

Внутри выделенных групп возможны как минимум два вида чтения. Во-первых, читатели, словно археологи, раскапывают официальную литературу, в надежде отыскать между строк своих собратьев по изгнанию, увидеть отражение собственной жизни в истории Клитемнестры, Гертруды или бальзаковской куртизанки. Во-вторых, читатели сами становятся писателями, изобретая новые способы рассказывания историй, воскрешая на страницах хронику их повседневного отшельничества в лаборатории кухни, в швейной мастерской, в джунглях детской.

Существует, возможно, и третья категория, где-то между этими двумя. Спустя много веков после Сэй Сёнагон и госпожи Мурасаки за морями и океанами английская писательница Джордж Элиот, писавшая о современной литературе, упоминала «глупые романы дам-романисток… род, который делится на множество видов, в зависимости от того, какая именно глупость преобладает в романе — поверхностность, скука, ханжество или педантизм. Все вместе они представляют собой гремучую смесь женской глупости, которая и производит на свет все эти романы, которые можно охарактеризовать как творения ума и шляпок. Обычное оправдание для женщин, которые становятся писательницами, не имея для этого никаких оснований, состоит в том, что общество закрыло для них все прочие сферы деятельности. Общество вообще заслуживает всяческого порицания и вынуждено отвечать за производство множества вредных вещей, от плохих пикулей до плохих стихов. Но с другой стороны, общество, как и „материя“, Правительство Ее Величества и прочие абстракции, сносит множество несправедливых обвинений, как, впрочем, и несправедливых похвал». Она заключает: «Любой труд приносит прибыль; но глупые дамские романы, насколько мы себе представляем, появляются скорее не в результате труда, а в результате хлопотливого безделья». Джордж Элиот описывала прозу, которая, будучи написанной внутри группы, являлась в то же время лишь эхом официальных предрассудков и стереотипов, которые, собственно, и привели к образованию группы.

Глупость госпожа Мурасаки вменяла в вину и Сэй Сёнагон. Очевидное различие, однако, состоит в том, что Сэй Сёнагон не предлагает своим читателям упрощенную версию их собственного образа, сложившегося у мужчин. То, что госпожа Мурасаки считала легкомыслием, было главной темой Сэй Сёнагон: мир, в котором жила она сама и который она задокументировала во всей его тривиальности, как будто бы это был сверкающий мир самого Гэндзи. Поэтому, несмотря на критику госпожи Мурасаки, интимный, даже банальный на первый взгляд стиль Сэй Сёнагон пользовался огромным успехом среди женщин-читательниц того времени. Одним из самых ранних произведений того периода является дневник хэйанской придворной дамы, известной нам лишь под псевдонимом «Мать Митицуны», — «Дневник летучей паутинки». В нем автор попыталась со всей возможной достоверностью запечатлеть каждодневную реальность своего существования. Говоря о себе в третьем лице, она писала: «Она стала проглядывать старые романы, каких много ходит в свете, но нашла в них одни пустые небылицы. „Быть может, даже история моей безотрадной жизни покажется внове, если я опишу ее день за днем, — думала она. Можно будет судить на моем примере, так ли завидна участь жены именитого человека?“»

Несмотря на критику госпожи Мурасаки, нетрудно понять, почему форма исповеди, на страницах которой женщина может «дать волю эмоциям», приобрела такую популярность среди хэйанских читательниц. В «Повести о Гэндзи» жизнь женщин можно разглядеть в жизни некоторых персонажей, окружающих принца, но «Записки у изголовья» позволяла читательницам самим стать историками.

«Есть четыре способа описать жизнь женщины, — утверждает американский критик Кэролайн Дж. Хейлбрюн. Сама женщина может описать свою жизнь и назвать это автобиографией; она может описать ее и назвать это художественной прозой; биограф, будь он мужчиной или женщиной, может описать жизнь женщины в биографии; а еще женщина может описать свою жизнь до того, как проживет ее, бессознательно, и тогда она не дает названия этому процессу».

Методика Кэролайн Хейлбрюн соотносится и с жанрами литературы, которые были распространены среди хэйанских женщин — моногатари (романы), книги-подушки и др. В этих текстах читательницы находили собственные жизни, прожитые и непрожитые, идеализированные, выдуманные или задокументированные с поразительной достоверностью. Это довольно обычный случай среди выделенных групп читателей: им требуется автобиографическая, даже дидактическая литература, литература-исповедь, потому что читателям, индивидуальность которых отрицается, негде найти свою историю, кроме как в литературе, которую они же и создают. В дискуссии о чтении среди гомосексуалистов — то же можно было бы сказать о чтении среди женщин или в любой группе, удаленной от власти, — американский писатель Эдмунд Уайт отмечает, что как только кто-то понимает, что он (мы смело можем добавить «или она») особенный, ему приходится с этим считаться, и таким образом рождается примитивная проза, «истории, которые рассказывают и пересказывают за столом, в пабах или на кушетке психоаналитика». Рассказывая «друг другу — или враждебному миру вокруг — историю своей жизни, они не только отчитываются о прошлом, но и формируют будущее, создавая личность и одновременно раскрывая ее». В книгах Сэй Сёнагон и госпожи Мурасаки лежат тени женской литературы, которую мы читаем сегодня.